Как жизнь прожить – и стать счастливой
Мария Шитикова
Есть такие светлые люди, которые, кажется, видят вокруг только хорошее. И даже прошлое свое стараются прояснить, очистить от давних, давным-давно забытых обид, недомолвок. Ведь забыть – это спрятать и сохранить, а простить – растворить без остатка в море любви и милосердия…
Марии Александровне Шитиковой восемьдесят два года. И было в её жизни много всего – схоронила мужа, братьев, сыновей. «На всю оставшуюся жизнь нам хватит горя и печали. Где те, кого мы потеряли на всю оставшуюся жизнь?» Но глаза её излучают мудрую доброту, а вокруг неё – мир и спокойствие.
– Чаёк попьете? Или кофеёк? – хлопочет хозяйка. – Пирожочек с картошечкой, с лучком… Лимончик, вот сахарочек… А котлеток? Ага, кушайте, кушайте на здоровье!
Мария Александровна всё подкладывает и подкладывает мне на тарелку румяные пирожки с капусточкой, ароматные беляшики: «Кушайте, пока горяченькое! Я люблю, когда у меня много кушают. У меня американцы были, мексиканцы, немцы, таджики… Всех-всех я кормила…» И вдруг я понимаю: хозяйка принадлежит к военному наголодавшемуся поколению, и для неё накормить человека – значит, спасти ему жизнь.
Война и разлука
…Жили в богатом совхозе имени Карла Либкнехта, в шестидесяти километрах от Харькова – папа, мама, старшие братья и Маша, три года от роду.
– Обедали. Забегает в хату мальчик, кричит: «На шляхе немцы!» Выбежали мы на улицу – на дороге черным-черно, сплошной поток мотоциклистов. В черных плащах, шлёмах, очках… Отец побежал в контору, мама бросилась к стайке запирать скотину и птицу.
Папа принес на плече полмешка сахара-песка, поставил на стол, налил в миску холодной воды, посадил нас вокруг. Мама как раз испекла хлеб, он порезал его ломтями. Макнул кусок в воду, потом в сахар – дал мне, потом Ване, Пете: «Ешьте, дети. Едва успел выхватить…» Сказал матери, чтобы спрятала сахар подальше. И ушёл – где-то там военные сборы были. Больше мы его не видели…
Началась оккупация. Мужчины ушли кто на фронт, кто в партизаны. Немцы забрали скот, перебили птицу, заставили женщин стирать им белье, портянки. Молодежь отправляли в Германию – в рабство. Голод был страшный. Бабушка, у неё было пять сыновей, отец старший, послала как-то младших, им было 16–17 лет, в соседний совхоз – купить отходов от производства патоки, а их там кто-то зарезал…
Потом советские самолеты налетели – совхоз был, видимо, важным пунктом у немцев. Земля и небо горели. Пришлось спасаться по канавам и погребам. Даже документов не взяли, теплой одежды, а когда вернулись – на месте дома была огромная воронка.
– И пошли мы по деревням, кто остался жив, – рассказывает Мария Александровна. – А самолеты нас бомбят и бомбят… Как летит бомбовоз – мама бросает Петю на землю, на Петю Ваню, на Ваню меня – и сверху нас телом своим прикрывает. Говорит, если бомба попадет – чтобы всех сразу… Долго шли, мама меня на руках несла. Пришли в деревню, а там уже ночлег приготовили для беженцев – огромные амбары, наполненные соломой. Мы сразу в эту солому зарылись – потому что осень, а мы раздетые… А утром пошли на поле картошку искать. Мама нашла жестянку ржавую, смешала картошку с просяной половой и сделала лепешки. Братья наелись, и у них животы раздуло. Кричат от боли. И видно, что смерть близка. Мама перепугалась и стала их гонять по полю, потом бросила на землю и ну катать… Выжили…
Зиму прожили в этой соломе. Как потеплело, вернулись в свой совхоз. Был уже сорок пятый. Дали комнатку, братья сколотили из палок, досок подобие стола, стульев. Мама носила с собой за пазухой иконку – повесила её на стену.
Стала работать в совхозе – ночью сторожит, а днем выкармливает телят и поросят. В маленькой баночке приносила Машеньке поросячьего пойла – если б поймали, упекли навечно. Старшие собирали съедобную траву, корешки. Всё время хотелось есть…
– Сидим как-то за столом, обедаем – стук в дверь. Стоит у порога высокий-высокий солдат в шинели: «Дайте водички попить…» Петя принёс воды в баночке, а мама говорит: «Человече, заходи, поешь с нами!» – «Я не могу к вам зайти: у вас дети, а у меня вшей полно».
Кума была рядом – велела ребятишкам воды натаскать из колонки, принесла одежду мужа: «Раздевайся!» Снял он обмотки – а оттуда клубы насекомых. Помылся дядя Ваня – так его звали, переоделся, поел. И остался ночевать… Остался и остался… И вот однажды говорит: «Мотя, я забираю тебя и детей… Едем в Сибирь, там войны не было, жить легче». Сам он был из Челябинской области, родители там остались…
Война уже давно прошла, а от отца – никакой весточки. Пошла мама к свекрови: «Что делать?» А та: «Поезжай! Только внука Ванечку мне оставь – у меня никого нет, а он так на сына походит. У меня три козочки, будет их пасти…»
И уже когда садились на поезд в телячьи вагоны, бабушка прибежала на станцию: письмо, говорит, пришло, что сын погиб на поле боя еще в сорок первом…
Любовь и предательство
Приехали на станцию под Челябинском. У родителей дяди Вани была корова, взрослые устроились на железную дорогу, дети пошли в школу. В сорок шестом году мама родила мальчика, Феденьку.
– И вот сижу я дома, Петя в школе, взрослые на работе. Открывается дверь: стоит солдат под притолоку, в галифе, сапоги блестящие. Увидел меня – бросил чемодан, огромный мешок, схватил меня... А тут и Петя пришёл, кинулся к нему: «Папочка, папочка!» Плачем, а он подтаскивает чемодан, достает оттуда хлеба белые, сало, мясо… Петя кричит: «Папа, а бабушка говорила, что ты погиб!»
Оказывается, он был ранен тяжело: три пули попали в грудь. Шрамы остались – как воронки, с кулак величиной. На груди, куда пули вошли, и на спине – откуда вышли. И сам не знает, как оказался в Павлодаре. Выходили его там, направили председателем сразу в три совхоза. Семью свою считал погибшей – кто-то из односельчан сообщил, что дом разбомбили.
– Пришел дядя Ваня, поздоровались, стали разговаривать. Отец: «Иван, я забираю Мотю и детей!» А тот: «Это как Мотя решит – оставаться или ехать. А детей я не отдам, мои дети! И Феденька, и Петя, и Машенька... И Ванечка, который на Украине, тоже мой!» Дело дошло до драки. Но суд решил – дети должны быть с матерью.
…Сели в теплушку. Отец взял Феденьку к себе, под шинель. Нас с мамой уложил спать в солому. А сам ходит с Феденькой. Как подойдет к двери теплушки – мама вскакивает. Всё думала, что выбросит младенца на ходу. Не выбросил…
Доехали до Алексеевки, отец высаживает маму с Феденькой, дает ей записку, чтобы устроили её с жильем. Говорит: «Скажи: от председателя колхоза Александра Гопоненко. Я завтра к тебе приеду». А нас везет в Назаровку, в центральную усадьбу. Приводит домой – а там у него… жена и четверо детей. Две двойни у него, оказывается, родились. Велит нам: «Не говорите, что мама в Алексеевке, называйте эту тетю мамой!» Мы в слезы…
Утром запряг тройку лошадей, поехал в Алексеевку. Устроил маму в заготзерно, привез ей посуду, одежду тайком от своей жены. А мама понять ничего не может – почему не остается и детей забрал? Через несколько дней сама приехала к отцу в Назаровку. Тут-то всё и поняла...
Осерчал он: «Бери Федю и езжай на Украину! А Маша и Петя останутся здесь!» Очень сильно тогда мама переживала, заболела… Сказала нам: «Мне бы только с Феденькой доехать… Я попрошу тетю Катю, чтобы она за вами приехала – у меня и денег-то нету…» Мы так плакали… До сих пор не пойму, почему она не вернулась в Челябинск, к дяде Ване? Он бы принял…
Приехала мама на Украину – ни пить, ни есть уже не могла. Умерла во время операции. Было ей тридцать четыре года… Феденьку отдали в детский дом, там его быстро усыновили – красивый, умный мальчик. Потом я пыталась найти его, ездила на Украину, писала в программу «Жди меня»… До сих пор ищем…
Чужая кровь
И остались мы с папой. Мачеха рожала каждый год – у них с отцом было девять детей. Она была хорошая хозяйка. Но такая злая! Замучила меня работой, била, колола иглой. Сижу, нянчусь с ребенком, она идёт мимо – как даст мне кулаком в голову! Молча. Возвращается – хлесь с другой стороны. Говорит: «Я тебя калекой, дурой сделаю! Никуда ты в школу не пойдёшь…»
И на день Пасхи я убежала – она сильно-сильно тогда меня побила. Нашла Петю, мы спрятались в лопухах, и он говорит: «Маша, мне скоро в армию идти. А ты ступай вот по этой дороге, в Алексеевку. Проси денежек на дорогу. Если дадут, я тебя отправлю к бабушке на Украину». И я побежала. Одиннадцать километров. На мне чулочек какой-то, юбочка, кофточку мачеха с меня сорвала... А в те годы в степи много было волков. Бегу, а они воют, да так близко. Кричу: «Мамочка, мамочка! Боженька, помоги мне!»
Добежала до развилки – и не знаю, куда дальше. Спряталась в будыльях подсолнечника, кричу, плачу – волки рядом. И вдруг появляется маленький-маленький дедушка. Борода белая, волосы длинные белые. Я как закричу – испугалась, не видела, откуда он появился. «Не бойся, – говорит. – Вот по этой дорожке прямо иди». И не стало его…
Я как побежала! И всё оглядываюсь – ведь съедят же волки дедушку! Смотрю: большая-большая деревня. И пошла я побираться – деньги просить. Люди кто копеечку даст, а в основном-то денег не было – хлеб, мясо, сало, вареные яйца… Дали мне мешок – ростом с меня, волоку его, а за мной собаки со всего села…
Дошла до середины села – красивый дом, ограда зеленая, а на ней петухи нарисованы. Нажала на звонок – выходит молодая женщина, за ней девочка бежит. Зовет мужа: «Вася, иди сюда!» Оказалось, женщина эта врач, а муж её – ветврач, и отца моего они знают – друзья…
И осталась Маша сидеть с девочкой Надей – детского сада там не было. Хорошие, вспоминает Мария Александровна, люди были. Да только вот учиться уже не пришлось. Ни школьных друзей, ни подруг…
А в большой мир хотелось. Поэтому когда услышала о вербовке на железную дорогу – в пятнадцать лет, так захотела работать, что удержать не смогли. Выправила свидетельство о рождении в сельсовете и отправилась на станцию... В шестнадцать лет сосватали её за парня, сына бригадира, вернулся он со службы из Германии.
– Пришли с булкой хлеба, солонкой и бутылкой. «Если ты согласна, мы прямо сейчас тебя заберем» – «Согласна, – говорю, – у него такой плащ красивый!» – «Плащ плащом, а он-то сам как тебе?» – «А я его и не разглядела…» Пока замуж не вышла, так и думала, что меня в капусте нашли…
После свадьбы больше отца не видела. «Нет, даже маленькая не обижалась. Просто больно было, страшно…»
Возвращение радости
Началась большая жизнь, полная забот, проблем. Трое детей, кочевали в вагончике по великим стройкам Сибири. Грамоты, медали за труд. И только через сорок лет, обретя веру в Бога живого, Иисуса, приехала Мария Александровна в Назаровку. Видно, осталась в душе глубокая рана…
Отец с мачехой по-прежнему жили в старой землянке без пола – как построили в войну. «Честный был человек, ничего к рукам не прилипло, хотя и работал председателем трех колхозов, – говорит Мария Александровна. – Очень сердился, когда жена просила хотя бы муки белой принести… Только в начале девяностых переехали из землянки – Назарбаев подарил отцу коттедж, корову, костюм и именные часы»
– Вошла – они даже не поднялись с лежанок, только хмыкнули. Распаковала гостинцы – одежду, конфеты детям, им я рыбы привезла соленой большую банку, они любили рыбу: «Ну, чай-то попьем?» Отец опять хмыкнул. Пришли сводные братья и сестры, стали разговаривать. Я им Евангелия оставила… На следующий год уже приняли меня. Отец спросил: «Где ж ты, дочка, такую красивую книжку взяла? Сроду не читал Евангелие…» А в третий раз приезжаю, мачеха говорит: «Что ты возишь книжки эти? Он уж ими печку разжигает!» Подошла я к нему, обняла: «Папа, это Божье Слово! У вас ведь газеты на растопку есть. Бойтесь Бога живого…» Рассердился он: «Какого еще Бога?! Учительница нашлась! Пошла вон!»
Выгнали меня, отправилась я на попутке в Павлодар к брату. А к нему дети приехали на машине. «Давно, – спрашиваю, – у деда были? Поехали прямо сейчас?» Купили рыбы свежей, конфет, пряников. Приезжаем, заходим – лежат. «Ну, что, мои хорошие, – говорю, – управились? Не надо было гнать меня. То я была одна, а теперь вот нас сколько! Давайте рыбу жарить!» Засмеялся отец…
…Увиделись ещё, когда умер брат Ванечка. Заехала к отцу, переночевала. Утром встала полшестого на автобус. Мачеха и говорит из спальни: «Маша, подойди сюда, сядь рядом… Маша, как можешь, пожалуйста, прости меня за всё… Как я тебя обижала… Прости…» Я обняла её: «Мамочка! Да я давно-давно уже простила! Я же верующая, у нас нельзя. чтобы не прощать… А я никогда и не обижалась» – «Как я тебя била…» – «Ой, да зато я научилась все делать по дому!» Помолились мы с ней молитвой покаяния – и такая у меня была радость, такое счастье!
…Сели мы с отцом в автобус. Помолчали… А ехать больше ста километров до Павлодара. И он вдруг говорит: «Дочка, это проклятая война всё наделала… Я мамку твою так любил… Я её и сейчас люблю… Аришка – детей много было, а любви мало. А Мотя… Так с мамой твоей произошло… Проклятая война разлучила нас».
«Папа, – говорю, – я не виню, не осуждаю вас. Но люди и без рук, без ног домой возвращались…» Он заплакал, мы обнялись. После похорон, когда все разошлись – с Евангелиями, которые им раздала, подошел отец. А я вижу – у него пуловер грязный-грязный, рукава засаленные. «Снимайте, – говорю, – я сейчас быстренько постираю, на балконе высушится» – «Как купил, ни разу не стирали… Дочка, а можно я Евангелие возьму? Ведь я же грешник, а ты святая…» Я ему: «У нас только один святой – Иисус Христос, а я просто верующая в Него» – «Дочка, сделай со мной то же, что с матерью... Я хочу покаяться…»
Это было для меня всё – такая радость! Спрашиваю его: «Правда ли хочешь открыть своё сердце для Бога? Пустить Иисуса в жизнь свою и жизнь своих детей?» – «Правда!» – говорит…
Зазвонил телефон. «Серёженька! – захлопотала Мария Александровна. – Я тебе шторы приготовила, белье, продукты. Приезжай!» Пояснила:
– Сережа всю жизнь в тюрьме провел. Родных никого. Нашёл вот квартиру… Собрала ему кой-какие вещи... Я им всем помогаю, они мне как сыновья. Пенсия-то у меня хорошая…
А мне вспомнилось вдруг, как Мария Александровна рассказывала про внучку, которая в Германии живет: «Что ты, бабушка, говоришь?! Ученые доказали: мы от динозавров произошли!» – «Ладно, – смеюсь, – пусть будет так: ты – от динозавров, мама – от обезьяны, а я – от Бога…»
Очень важно не забывать, по чьему образу и подобию ты создан. Чтобы не оправдываться всё время: «Не я такой, жизнь такая…»
Никита Серебряный
Марии Александровне Шитиковой восемьдесят два года. И было в её жизни много всего – схоронила мужа, братьев, сыновей. «На всю оставшуюся жизнь нам хватит горя и печали. Где те, кого мы потеряли на всю оставшуюся жизнь?» Но глаза её излучают мудрую доброту, а вокруг неё – мир и спокойствие.
– Чаёк попьете? Или кофеёк? – хлопочет хозяйка. – Пирожочек с картошечкой, с лучком… Лимончик, вот сахарочек… А котлеток? Ага, кушайте, кушайте на здоровье!
Мария Александровна всё подкладывает и подкладывает мне на тарелку румяные пирожки с капусточкой, ароматные беляшики: «Кушайте, пока горяченькое! Я люблю, когда у меня много кушают. У меня американцы были, мексиканцы, немцы, таджики… Всех-всех я кормила…» И вдруг я понимаю: хозяйка принадлежит к военному наголодавшемуся поколению, и для неё накормить человека – значит, спасти ему жизнь.
Война и разлука
…Жили в богатом совхозе имени Карла Либкнехта, в шестидесяти километрах от Харькова – папа, мама, старшие братья и Маша, три года от роду.
– Обедали. Забегает в хату мальчик, кричит: «На шляхе немцы!» Выбежали мы на улицу – на дороге черным-черно, сплошной поток мотоциклистов. В черных плащах, шлёмах, очках… Отец побежал в контору, мама бросилась к стайке запирать скотину и птицу.
Папа принес на плече полмешка сахара-песка, поставил на стол, налил в миску холодной воды, посадил нас вокруг. Мама как раз испекла хлеб, он порезал его ломтями. Макнул кусок в воду, потом в сахар – дал мне, потом Ване, Пете: «Ешьте, дети. Едва успел выхватить…» Сказал матери, чтобы спрятала сахар подальше. И ушёл – где-то там военные сборы были. Больше мы его не видели…
Началась оккупация. Мужчины ушли кто на фронт, кто в партизаны. Немцы забрали скот, перебили птицу, заставили женщин стирать им белье, портянки. Молодежь отправляли в Германию – в рабство. Голод был страшный. Бабушка, у неё было пять сыновей, отец старший, послала как-то младших, им было 16–17 лет, в соседний совхоз – купить отходов от производства патоки, а их там кто-то зарезал…
Потом советские самолеты налетели – совхоз был, видимо, важным пунктом у немцев. Земля и небо горели. Пришлось спасаться по канавам и погребам. Даже документов не взяли, теплой одежды, а когда вернулись – на месте дома была огромная воронка.
– И пошли мы по деревням, кто остался жив, – рассказывает Мария Александровна. – А самолеты нас бомбят и бомбят… Как летит бомбовоз – мама бросает Петю на землю, на Петю Ваню, на Ваню меня – и сверху нас телом своим прикрывает. Говорит, если бомба попадет – чтобы всех сразу… Долго шли, мама меня на руках несла. Пришли в деревню, а там уже ночлег приготовили для беженцев – огромные амбары, наполненные соломой. Мы сразу в эту солому зарылись – потому что осень, а мы раздетые… А утром пошли на поле картошку искать. Мама нашла жестянку ржавую, смешала картошку с просяной половой и сделала лепешки. Братья наелись, и у них животы раздуло. Кричат от боли. И видно, что смерть близка. Мама перепугалась и стала их гонять по полю, потом бросила на землю и ну катать… Выжили…
Зиму прожили в этой соломе. Как потеплело, вернулись в свой совхоз. Был уже сорок пятый. Дали комнатку, братья сколотили из палок, досок подобие стола, стульев. Мама носила с собой за пазухой иконку – повесила её на стену.
Стала работать в совхозе – ночью сторожит, а днем выкармливает телят и поросят. В маленькой баночке приносила Машеньке поросячьего пойла – если б поймали, упекли навечно. Старшие собирали съедобную траву, корешки. Всё время хотелось есть…
– Сидим как-то за столом, обедаем – стук в дверь. Стоит у порога высокий-высокий солдат в шинели: «Дайте водички попить…» Петя принёс воды в баночке, а мама говорит: «Человече, заходи, поешь с нами!» – «Я не могу к вам зайти: у вас дети, а у меня вшей полно».
Кума была рядом – велела ребятишкам воды натаскать из колонки, принесла одежду мужа: «Раздевайся!» Снял он обмотки – а оттуда клубы насекомых. Помылся дядя Ваня – так его звали, переоделся, поел. И остался ночевать… Остался и остался… И вот однажды говорит: «Мотя, я забираю тебя и детей… Едем в Сибирь, там войны не было, жить легче». Сам он был из Челябинской области, родители там остались…
Война уже давно прошла, а от отца – никакой весточки. Пошла мама к свекрови: «Что делать?» А та: «Поезжай! Только внука Ванечку мне оставь – у меня никого нет, а он так на сына походит. У меня три козочки, будет их пасти…»
И уже когда садились на поезд в телячьи вагоны, бабушка прибежала на станцию: письмо, говорит, пришло, что сын погиб на поле боя еще в сорок первом…
Любовь и предательство
Приехали на станцию под Челябинском. У родителей дяди Вани была корова, взрослые устроились на железную дорогу, дети пошли в школу. В сорок шестом году мама родила мальчика, Феденьку.
– И вот сижу я дома, Петя в школе, взрослые на работе. Открывается дверь: стоит солдат под притолоку, в галифе, сапоги блестящие. Увидел меня – бросил чемодан, огромный мешок, схватил меня... А тут и Петя пришёл, кинулся к нему: «Папочка, папочка!» Плачем, а он подтаскивает чемодан, достает оттуда хлеба белые, сало, мясо… Петя кричит: «Папа, а бабушка говорила, что ты погиб!»
Оказывается, он был ранен тяжело: три пули попали в грудь. Шрамы остались – как воронки, с кулак величиной. На груди, куда пули вошли, и на спине – откуда вышли. И сам не знает, как оказался в Павлодаре. Выходили его там, направили председателем сразу в три совхоза. Семью свою считал погибшей – кто-то из односельчан сообщил, что дом разбомбили.
– Пришел дядя Ваня, поздоровались, стали разговаривать. Отец: «Иван, я забираю Мотю и детей!» А тот: «Это как Мотя решит – оставаться или ехать. А детей я не отдам, мои дети! И Феденька, и Петя, и Машенька... И Ванечка, который на Украине, тоже мой!» Дело дошло до драки. Но суд решил – дети должны быть с матерью.
…Сели в теплушку. Отец взял Феденьку к себе, под шинель. Нас с мамой уложил спать в солому. А сам ходит с Феденькой. Как подойдет к двери теплушки – мама вскакивает. Всё думала, что выбросит младенца на ходу. Не выбросил…
Доехали до Алексеевки, отец высаживает маму с Феденькой, дает ей записку, чтобы устроили её с жильем. Говорит: «Скажи: от председателя колхоза Александра Гопоненко. Я завтра к тебе приеду». А нас везет в Назаровку, в центральную усадьбу. Приводит домой – а там у него… жена и четверо детей. Две двойни у него, оказывается, родились. Велит нам: «Не говорите, что мама в Алексеевке, называйте эту тетю мамой!» Мы в слезы…
Утром запряг тройку лошадей, поехал в Алексеевку. Устроил маму в заготзерно, привез ей посуду, одежду тайком от своей жены. А мама понять ничего не может – почему не остается и детей забрал? Через несколько дней сама приехала к отцу в Назаровку. Тут-то всё и поняла...
Осерчал он: «Бери Федю и езжай на Украину! А Маша и Петя останутся здесь!» Очень сильно тогда мама переживала, заболела… Сказала нам: «Мне бы только с Феденькой доехать… Я попрошу тетю Катю, чтобы она за вами приехала – у меня и денег-то нету…» Мы так плакали… До сих пор не пойму, почему она не вернулась в Челябинск, к дяде Ване? Он бы принял…
Приехала мама на Украину – ни пить, ни есть уже не могла. Умерла во время операции. Было ей тридцать четыре года… Феденьку отдали в детский дом, там его быстро усыновили – красивый, умный мальчик. Потом я пыталась найти его, ездила на Украину, писала в программу «Жди меня»… До сих пор ищем…
Чужая кровь
И остались мы с папой. Мачеха рожала каждый год – у них с отцом было девять детей. Она была хорошая хозяйка. Но такая злая! Замучила меня работой, била, колола иглой. Сижу, нянчусь с ребенком, она идёт мимо – как даст мне кулаком в голову! Молча. Возвращается – хлесь с другой стороны. Говорит: «Я тебя калекой, дурой сделаю! Никуда ты в школу не пойдёшь…»
И на день Пасхи я убежала – она сильно-сильно тогда меня побила. Нашла Петю, мы спрятались в лопухах, и он говорит: «Маша, мне скоро в армию идти. А ты ступай вот по этой дороге, в Алексеевку. Проси денежек на дорогу. Если дадут, я тебя отправлю к бабушке на Украину». И я побежала. Одиннадцать километров. На мне чулочек какой-то, юбочка, кофточку мачеха с меня сорвала... А в те годы в степи много было волков. Бегу, а они воют, да так близко. Кричу: «Мамочка, мамочка! Боженька, помоги мне!»
Добежала до развилки – и не знаю, куда дальше. Спряталась в будыльях подсолнечника, кричу, плачу – волки рядом. И вдруг появляется маленький-маленький дедушка. Борода белая, волосы длинные белые. Я как закричу – испугалась, не видела, откуда он появился. «Не бойся, – говорит. – Вот по этой дорожке прямо иди». И не стало его…
Я как побежала! И всё оглядываюсь – ведь съедят же волки дедушку! Смотрю: большая-большая деревня. И пошла я побираться – деньги просить. Люди кто копеечку даст, а в основном-то денег не было – хлеб, мясо, сало, вареные яйца… Дали мне мешок – ростом с меня, волоку его, а за мной собаки со всего села…
Дошла до середины села – красивый дом, ограда зеленая, а на ней петухи нарисованы. Нажала на звонок – выходит молодая женщина, за ней девочка бежит. Зовет мужа: «Вася, иди сюда!» Оказалось, женщина эта врач, а муж её – ветврач, и отца моего они знают – друзья…
И осталась Маша сидеть с девочкой Надей – детского сада там не было. Хорошие, вспоминает Мария Александровна, люди были. Да только вот учиться уже не пришлось. Ни школьных друзей, ни подруг…
А в большой мир хотелось. Поэтому когда услышала о вербовке на железную дорогу – в пятнадцать лет, так захотела работать, что удержать не смогли. Выправила свидетельство о рождении в сельсовете и отправилась на станцию... В шестнадцать лет сосватали её за парня, сына бригадира, вернулся он со службы из Германии.
– Пришли с булкой хлеба, солонкой и бутылкой. «Если ты согласна, мы прямо сейчас тебя заберем» – «Согласна, – говорю, – у него такой плащ красивый!» – «Плащ плащом, а он-то сам как тебе?» – «А я его и не разглядела…» Пока замуж не вышла, так и думала, что меня в капусте нашли…
После свадьбы больше отца не видела. «Нет, даже маленькая не обижалась. Просто больно было, страшно…»
Возвращение радости
Началась большая жизнь, полная забот, проблем. Трое детей, кочевали в вагончике по великим стройкам Сибири. Грамоты, медали за труд. И только через сорок лет, обретя веру в Бога живого, Иисуса, приехала Мария Александровна в Назаровку. Видно, осталась в душе глубокая рана…
Отец с мачехой по-прежнему жили в старой землянке без пола – как построили в войну. «Честный был человек, ничего к рукам не прилипло, хотя и работал председателем трех колхозов, – говорит Мария Александровна. – Очень сердился, когда жена просила хотя бы муки белой принести… Только в начале девяностых переехали из землянки – Назарбаев подарил отцу коттедж, корову, костюм и именные часы»
– Вошла – они даже не поднялись с лежанок, только хмыкнули. Распаковала гостинцы – одежду, конфеты детям, им я рыбы привезла соленой большую банку, они любили рыбу: «Ну, чай-то попьем?» Отец опять хмыкнул. Пришли сводные братья и сестры, стали разговаривать. Я им Евангелия оставила… На следующий год уже приняли меня. Отец спросил: «Где ж ты, дочка, такую красивую книжку взяла? Сроду не читал Евангелие…» А в третий раз приезжаю, мачеха говорит: «Что ты возишь книжки эти? Он уж ими печку разжигает!» Подошла я к нему, обняла: «Папа, это Божье Слово! У вас ведь газеты на растопку есть. Бойтесь Бога живого…» Рассердился он: «Какого еще Бога?! Учительница нашлась! Пошла вон!»
Выгнали меня, отправилась я на попутке в Павлодар к брату. А к нему дети приехали на машине. «Давно, – спрашиваю, – у деда были? Поехали прямо сейчас?» Купили рыбы свежей, конфет, пряников. Приезжаем, заходим – лежат. «Ну, что, мои хорошие, – говорю, – управились? Не надо было гнать меня. То я была одна, а теперь вот нас сколько! Давайте рыбу жарить!» Засмеялся отец…
…Увиделись ещё, когда умер брат Ванечка. Заехала к отцу, переночевала. Утром встала полшестого на автобус. Мачеха и говорит из спальни: «Маша, подойди сюда, сядь рядом… Маша, как можешь, пожалуйста, прости меня за всё… Как я тебя обижала… Прости…» Я обняла её: «Мамочка! Да я давно-давно уже простила! Я же верующая, у нас нельзя. чтобы не прощать… А я никогда и не обижалась» – «Как я тебя била…» – «Ой, да зато я научилась все делать по дому!» Помолились мы с ней молитвой покаяния – и такая у меня была радость, такое счастье!
…Сели мы с отцом в автобус. Помолчали… А ехать больше ста километров до Павлодара. И он вдруг говорит: «Дочка, это проклятая война всё наделала… Я мамку твою так любил… Я её и сейчас люблю… Аришка – детей много было, а любви мало. А Мотя… Так с мамой твоей произошло… Проклятая война разлучила нас».
«Папа, – говорю, – я не виню, не осуждаю вас. Но люди и без рук, без ног домой возвращались…» Он заплакал, мы обнялись. После похорон, когда все разошлись – с Евангелиями, которые им раздала, подошел отец. А я вижу – у него пуловер грязный-грязный, рукава засаленные. «Снимайте, – говорю, – я сейчас быстренько постираю, на балконе высушится» – «Как купил, ни разу не стирали… Дочка, а можно я Евангелие возьму? Ведь я же грешник, а ты святая…» Я ему: «У нас только один святой – Иисус Христос, а я просто верующая в Него» – «Дочка, сделай со мной то же, что с матерью... Я хочу покаяться…»
Это было для меня всё – такая радость! Спрашиваю его: «Правда ли хочешь открыть своё сердце для Бога? Пустить Иисуса в жизнь свою и жизнь своих детей?» – «Правда!» – говорит…
Зазвонил телефон. «Серёженька! – захлопотала Мария Александровна. – Я тебе шторы приготовила, белье, продукты. Приезжай!» Пояснила:
– Сережа всю жизнь в тюрьме провел. Родных никого. Нашёл вот квартиру… Собрала ему кой-какие вещи... Я им всем помогаю, они мне как сыновья. Пенсия-то у меня хорошая…
А мне вспомнилось вдруг, как Мария Александровна рассказывала про внучку, которая в Германии живет: «Что ты, бабушка, говоришь?! Ученые доказали: мы от динозавров произошли!» – «Ладно, – смеюсь, – пусть будет так: ты – от динозавров, мама – от обезьяны, а я – от Бога…»
Очень важно не забывать, по чьему образу и подобию ты создан. Чтобы не оправдываться всё время: «Не я такой, жизнь такая…»
Никита Серебряный